Исправила одну крошечную сцену (первый шаг, однако!).
С огромной благодарностью Гению...
Твои "Песочные часы" вдохновляют меня до сих пор.

Отрывок 11

Зашкаливающее кол-во ангста. Я предупредила...

Ошибка… и все решено.
Лишь память, боль и вина
Нам с кровью мешают вино
И выпить дают до дна.

— Здравствуй, Солнце, — он улыбается так же, как всегда.
Встречает ее, поднимаясь из-за стола.
— Я по тебе скучаю.
Хель прижимается к нему, обхватывает худыми руками, вдыхает знакомый запах. Мята, море, лимон, кедр и немного сигаретного дыма.
Да, это он.
— И я… Как же я по тебе скучаю, родной! — судорожно и резко выталкивает из легких воздух, пытаясь сдержать всхлип. Когда-то давно-давно в детстве, смотря фильмы с грустными концовками, она стеснялась плакать, прижимала ладони к лицу и также рвано и тяжело дышала.
Тонкий шелк белой рубашки скользит под пальцами, и Хель совсем не чувствует тепла его тела. Словно прижимается к пустоте. Нет, нет… глупости. Просто холод. Рий здесь, рядом.
Всего лишь холод…
И никак не согреться.
Несколько минут они стоят посреди молочной пустоты. Ветер, которого не существует, треплет складки длинной скатерти на круглом небольшом столе. Ткань громко хлопает, словно пытается устремиться вслед за этим иллюзорным ветром. В бокалах вино из красного винограда и крови — слишком резко среди белого-белого цвета боли. Рий перебирает спутанные и грязные волосы Хель, а она просто дышит, стараясь впитать в себя каждую отмерянную им секунду.
Время не умеет ждать. Не оглядывается назад. Плачет песком и пылью, пересыпаясь в никуда, не видя выхода из клетки, чтобы кто-то могущественный снова перевернул крохотные песочные часы.
Продолжил пытку.
И так невыносимо сложно что-то сказать.
— Я собираюсь попрощаться, Солнце, — Рий отстраняется, обходит столик, поправляя смявшиеся складки скатерти. Мягкая ткань приятно холодит пальцы.
Всего лишь иллюзия.
Как несуществующий ветер, который продолжает трепать грязные волосы Хель
Осколок.
Одна маленькая песчинка.
— Нет.
Хель качает головой.
— Не сделаешь это. Не сможешь. Не оставишь меня. Здесь и сейчас только моя память. Моя! И ты ее часть. Я просто не переживу, если ты уйдешь.
— Правда, это только память. Может, воображение… совсем чуть-чуть. Ведь я уже тебя оставил. А ты продолжаешь жить, дышать... Отпусти меня, Солнце, прошу. Так больно смотреть, как уничтожаешь себя, чем платишь за возможность встретиться. Не могу смотреть на это... На то, чем ты становишься там. В жизни. Слишком отвратительно и страшно. А просыпаясь, все равно ничего не помнишь. Я умер. Отпусти.
— Нет, — повторяет Хель и улыбается. — Так не честно. Не хочу. Ведь тогда я останусь одна. Скажи мне, родной, почему? Неужели за все нужно платить? Счастье… уже не помню, что такое быть счастливой. Почему? Почему у нас все получилось так неправильно?! Всего лишь друзья — как же этого мало, родной! Я никогда никого не любила. Не успела, наверное. А может, не смогла. У тебя был тот рисунок. Смотря на него, я пыталась понять, что ощущаешь ты, когда берешь его в руки? Когда смотришь в глаза той девушке. Как это — желать кого-то? Мы были уродами, родной.
Рий тоже улыбается.
— Глупости, Солнце, мы были самыми обычными людьми. Я не жалею. Верь. Ни об одном мгновении или слове. Ни о чем. По вечерам задергивая шторы в нашей комнате и желая тебе доброй ночи, я чувствовал себя счастливым. Поправлял большое одеяло, выключал тот дурацкий, смешной ночник, обнимал тебя, а потом спокойно засыпал, зная, что все хорошо. Но когда держал рисунок, ощущал только боль. Когда-нибудь эта девочка появится на свете, знаю. И с ее самого первого крика я буду рядом: смотреть, как она делает первый шаг, учится говорить и узнает мир. Как она идет в школу, заводит друзей и сбегает с уроков в кино. Влюбляется, встречается с другими мужчинами, играет со своими детьми. Я буду с ней все время, увижу ее старость и смерть. И ни разу ни навещу во снах, не смогу прикоснуться к ней, взять за руку, поцеловать, почувствовать тепло…
Он отворачивается.
— Нет, Хель… у меня нет ответов. Прости. Плачешь? Снова из-за меня. Отпусти и боль исчезнет. Тебе станут сниться настоящие сны и, просыпаясь, не будешь ощущать эту странную пустоту, которая мучает тебя даже там, в реальности.
…Ветер затихает. Бокалы разбиты. Тягучее вино кровью проливается на белоснежную скатерть. В осколках хрусталя отражается пустота. Время не верит, что когда-нибудь подойдет к концу. Оно думает, что за одним мгновением всегда последует новое. Прочное стекло огородит от страшного мира. И чья-то рука вечность будет переворачивать крохотные часы, наблюдая за бегом песчинок.
В мире пустоты так спокойно слушать, как шуршит, пересыпаясь в никуда, белое-белое время.
— Даже наяву я продолжаю искать тебя в толпе. Жду, что кто-нибудь окликнет, и все вспомню. Ты сказал, что я продолжаю жить, но это не правда. Знаешь, там продолжает дышать другая Хель, а меня нет. Это странное место — клетка из стекла и пустоты для души — единственное, что осталось. Если я отпущу тебя, тоже исчезну. Говоришь, там не будет боли… Это так? Мне страшно, родной.
Холодно.
Осколки покрываются инеем, кровь светлеет от тонкого налета такого же белого снега. Он падает ниоткуда, укрывая тонкой вуалью маленький остров памяти. Большие хлопья не тают, касаясь холодных ладоней, застывают в грязных волосах.
И песка остается ничтожно мало.
— Боли не будет.
Рий подходит к Хель, вытирает налипший на ее щеки снег, целует в лоб и протягивает один из осколков. Тонкие пальцы осторожно сжимают острый хрусталь.
— Подожди немного.
Песчинка, еще песчинка… Трещина скользит по стеклянному боку часов, и время, вырвавшись на свободу, утекает сильнее, смывая все, что оставалось на дне.
— Немного, — соглашается Рий. — Нам всегда будет не хватать какой-то малости: мгновения, минуты, дня, жизни. Вечности. Неужели ты не устала гнаться за временем? Все хорошо. Не бойся.
— Прости меня. Я только хотела, чтобы все было хорошо. Прощай, родной…
— Спокойной ночи, Солнце.
…Хель ложится спать поздно, не обращая внимания на время, в каком бы мире не решила заночевать. Нескольких часов хватает творцу, чтобы восстановить силы и вступить в новый день. Иногда ей снятся сны: тревожные, страшные, белые-белые — отражения безумия и тоски. В них нет ни смысла, ни памяти.
Просыпаясь Хель не чувствует ничего кроме странной, необъяснимой обиды.
— Ты снова обманул меня, Рий. Даже в вечности мне по-прежнему больно…

@темы: отрывочное, фэнтезюшное, Да, я графоман!, Между строчек ни о чем, Ангст... как много в этом слове!, пишу, знаете ли... всякое!, Последнее Поколение